V

Откровение Духа

Если первый термин нашего исследования, «Бог есть Дух», требует от нас самого благоговейного и неземного представления о Боге и открывает дверь к полновесной вере в сверхъестественное, то второй термин, «Небесный Отец», приближает Духа к сфере чувственного, вводит бепространственное в пространство. Страшное видение сверхчувственного смягчается тем, что душа сама ощущает свою абсолютную зависимость от творящей и хранящей силы. На имени «Небесный Отец» покоятся неизмеримо глубокие и загадочные учения о Провидении и Божьей Любви – эти драгоценные сокровища веры. Оно открывает дверь как в мистицизм, так и в религию таинств: к смиренному самооткровению Присутствующего Бога через извилистые пути тварного сознания и к освящению самых простых, тварных вещей.

«Совершенно ясно, – говорит святой Иоанн Креста¹, – что Бог, чтобы побудить душу к действию и поднять ее из одной крайности, из тварной низости, к крайности противоположной – то есть к бесконечной высоте единения с Богом, – должен действовать постепенно, мягко и в соответствии с природой самой души. Обычный способ познания, свойственный душе, требует использования форм и образов сотворенных вещей,  ибо мы не способны позн ать или вкусить что-либо  без стимула чувств. Поэтому Бог, дабы возвысить душу до высшего познания и сделать это бережно, сначала должен касаться ее в самой низшей сфере, в сфере чувств, чтобы постепенно, в соответствии с ее природой, поднять ее до самой высшей сферы – той духрвной мудрости, которая не зависит от чувств… Бог ведет человека к совершенству в согласии с человеческой природой. Он начинает с самого низшего и самого внешнего и заканчивает самым высоким и самым внутренним».

В этих великих словах св. Иоанн говорит о куда более глубоком, точном и прозорливом постижении Духа, чем то общее познание  Бога в природе, которое иногда называют природным мистицизмом. Он обозначает принцип, одновременно метафизический и психологический, посредством которого можно привести разноголосицу «религиозного опыта» в некоторое подобие порядка и рассортировать факты, скрывающиеся и раскрывающиеся в его фантазиях. Потому что теперь, когда мы перестали требовать четкого определения слова «Дух» и вместо этого приняли факт Его конкретного и загадочного присутствия и нашего фрагментарного, непостоянного переживания и отклика на это присутствие, возникает еще одна проблема. Каким образом человек, привыкший познавать мир через органы чувств и укорененный во времени, вообще способен воспринимать и осознавать эту надчувственную и неизменную Реальность? Мы уже пояснили, что это познание является плодом не наших собственных изысканий, но предшествующего им действия и побуждения со стороны Бога-Духа; в широком смысле, это последствие откровения, вхождения Беспространственного в пространство. Реальность должна коснуться своего еще не до конца завершенного творения и пробудить его, чтобы у него появилось стремление к этой Реальности. И учение св. Иоанна Креста указывает нам тот путь, по которому обычно приходит это откровение.

Чтобы побудить человеческую душу к действию бережно и деликатно, Дух приближается к ней одновременно величественно и смиренно, через «формы и образы» чувственного мира, к которым мы привыкли и которые окружают нас со всех сторон. Эти формы, эти творения способны передать реальность Нетварного уже потому, что обладают собственной тварной независимостью и реальностью, являются истинными творениями, а не снами; для изливающих себя сил всеобъемлющего сверхъестественного мира они становятся как бы точками вхождения. Без примеси чувства, как без примеси пылинок в солнечном воздухе, снова повторяет св. Иоанн Креста, мы почти не способны воспринять духовный свет. И если бы Нетварный не склонился к тварному, если бы Дух не смешался с чувством, воздействие Абсолюта могло бы нас попросту сокрушить.  «Страшно впасть в руки Бога живого!»² Все те покровы и неясности, к которым мы порой придираемся, – это лишь облачения милосердия на Духе Святости.

Почтительно глядя на человеческую жизнь и пытаясь осознать наше собственное состояние, ориентированное на чувственное восприятие, но способное воспринимать глубокие течения духовного мира, мы начинаем понимать, насколько широка та территория, в рамках которой этот принцип проникновения Духа в наш дух через чувственные объекты может истолковать наши странные видения и переживания Реальности. Это принцип позволяет нам легко узнать в самых почитаемых ритуалах и священных предметах организованной религии те самые точки вхождения, через которые живительное воздействие Духа может дотянуться до верной, открытой души. И даже не объясняя, каким непостижимым образом через таинства нам сообщается Божья благодать, по крайней мере, он дает нам формулу, позволяющую определить место таинства в духовной жизни. Как необъятная и все еще не исчерпанная нами территория сверхъестественной истины сгущается, сосредотачивается и изливается на естественный мир в личности Христа, так в символических и сакральных религиозных актах совершаются ограниченные воплощения Духа.

Определяя мистицизм как «тенденцию приближаться к Абсолюту нравственно и с помощью символов», Ресежак³ раскрывает лишь половину правды. Абсолют милосердно приближается к духу человека и через эти символы и в самих символах, перекидывая мостик между чувственным и духовным и нисколько не лишаясь при этом Своей полной трансцендентности и инаковости. «Когда тот сверхъестественный Свет, о котором мы говорим, – пишет св. Иоанн Креста, – входит в душу в своей простой чистоте, помимо понятных и привычных нашему разуму вещей, наше сознание не освещается и ничего не видит». Получается, что мудрая настойчивость, с которой историческое христианство всегда держалось за литургические и сакральные воплощения Святого, окружая их тайной и благоговением, вполне оправдана. Неудивительно и то, что пренебрежение ими или их отрицание неизбежно приводит к обеднению. Насколько крошечными должны быть эти точки вхождения и насколько мало духовной реальности передается через них по сравнению с неизмеримостью самой Реальности, ясно любому, в ком самонадеянность  не разрослась до масштаба болезни. Ибо точки эти приспособлены к ограниченным способностям твари, и объем и глубина воспринятого (даже если сущность его всегда остается цельной и неизменной) будет зависеть от приемлющего сердца.

Христиане должны считать историческое Воплощение величайшим из таких вхождений Духа в историю, а преображенные жизни святых – гарантией того, что оно продолжается в мире. Сам Иисус «воплотился Духом»: порой мы недооцениваем всю вескость этой метафизической истины, хотя за ней стоит полнота присутствия и воздействия сверхъестественного мира. Мы видим действие Духа в земной жизни Христа, в Его человеческой личности, полностью принадлежащей Богу: Абсолютную Жизнь, смешавшуюся с чувственным и случайным и лишь в редкие моменты открывающую Свое присутствие и силу. Мы видим богатую, неисчерпаемую значимость поступков и событий, которые без этого смешения никогда не выплыли бы из водоворота обыденной привычности, но теперь, узнанные и рассматриваемые как откровение, подобно опалу, обретают все большую глубину и сияние, вознаграждая верного созерцателя новым цветом и новым светом. «В этой человечности непостижимый Бог позволяет Себя постичь, – пишет Берюль⁴, – невыразимый Бог позволяет услышать Себя в голосе Своего воплощенного Слова, и незримый Бог становится видимым во плоти, которую Он объединил с самой сущностью Своей вечности».

Вот так Его убогое рождение, призыв и проповедь местного пророка, Его общение с Богом и полное сострадания служение людям, Его конфликты с религиозными властями, каждая подробность Его предательства и смерти – весь этот исторический материал, составляющий суть простого повествования синоптических Евангелий, подымается на совершенно новую плоскость значимости. События жизни Христа не зря называются «таинствами», ибо их смысл превосходит уровень исторических случайностей и обстоятельств, влияющих на их внешнее течение, и обретает бессмертную связь с внутренней жизнью людей. Дух постоянно, с большей и большей ясностью открывается человеку в этой изреченной Мысли, через это воплощенное Слово. За этим вхождением Духа в историю стоит все богатство и влияние Бесконечной Жизни. Потому не нужно думать, что фрагментарное повествование и незатейливые прозрения новозаветных авторов заключают в себе всю истину, или отвергать открытия или толкования святых как неисторические. Столетия размышлений расширили и углубили этот канал откровения. Шествие Духа происходит в Вечном измерении, и через Вифлеем и Голгофу, гору Ермон и горницу Последней вечери доселе неисчерпанное богатство жизни и света является широко распахнутым, самозабвенным душам. «Все эти события, – говорит Берюль, – произошли в конкретный момент истории, но в каком-то смысле они остаются с нами, становятся насущными и продолжают происходить. Они произошли в прошлом, но сила их действует в настоящем… Божий Дух, Которым свершилась главная Тайна мира, остается неизбывным фактом, и это лишь внешнее Его облачение. Его действием и силой тайна свершается в нас, и Он вечно живет, действует и присутствует в ней. Все это заставляет нас видеть в событиях и таинствах Евангелия не что-то давнишнее и мертвое, а нечто живое, насущное и даже вечное, откуда и мы тоже должны собирать насущные и вечные плоды».

Обозначенный здесь принцип – являющийся одним из аспектов того великого закона творящего проникновения Духа в сферу чувственного, на котором стоит вся христианская философия, – действует во всех сферах исторической и институциональной религии, да и в ее литературной и художественной сфере тоже. При должной простоте и кротости все это может стать средством духовного сообщения, намного превосходящим надежды или намерения тех, кто придумал все это впервые. Под всепроникающим воздействием Духа самые простые факты исторической религии, самые затертые банальности духовной литературы могут обрести трансцендентальную значимость и войти в область сакраментального. И не только привычный нам опыт постоянного открытия нового смысла в знакомых действиях и словах, но и тот широкий спектр явлений, которые мы обычно не рассматриваем из-за их сравнительной редкости, – все это подпадает под описание того общего метода, которым, по словам Св. Иоанна, Бог «приводит душу в движение» к Центру, то есть к Себе. Все это позволяет нам хоть немного понять и осмыслить те «отверстия» (как метко назвали их квакеры), хорошо известные тем, кто привык к созерцательному чтению Писания и других духовных книг: когда давно знакомые слова вдруг непосредственно обращаются к нашей сегодняшней  ситуации, словно озаряясь изнутри, преображенные и обогащенные живым Духом, вошедшим через эту приоткрытую щелку в нашем наглухо закрытом сознании.  В такие моменты происходит настоящая коммуникация Нетварного тварному. «.Одна речь книжная для всех, – сказал глас Божий Фоме Кемпийскому, – но не всех научает одинаково: ибо внутрь у всех Я учитель истины, Испытатель сердца»⁵.

Редко какой человек, наделенный религиозной чувствительностью, не испытывает в жизни таких внезапных озарений, которые, поскольку они не укладываются ни в какие психологические объяснения, нам следует считать (как бы мало мы в них ни разбирались) таинственными фактами духовной жизни. И мне кажется, что, по логике вещей, тот же самый принцип действует и при толковании более необычных форм религиозного опыта. Все эти психические автоматизмы, которые широко определяются как «мистические явления», – голоса, видения, «чувство Присутствия», глубокий моноидеизм⁶ мистика-созерцателя – безусловно, можно объяснить психологически, и они вполне могут оказаться всего лишь свидетельством яркого и живого воображения субъекта. Однако это еще не значит, что они не могут служить потенциальными точками вхождения, теми самыми «отверстиями», через которые Дух воздействует на душу. Легко свести наблюдаемые явления к самому элементарному из возможных объяснений, но если рассматривать эти явления в их контексте, неадекватность такого решения становится очевидной. Здесь важно не то, что такие типы религиозной галлюцинации действительно быыают, но то, что они могут служить средством сообщения с Трансцендентным и иногда это действительно случается. Таким образом, любой человек, склонный слышать мистические голоса, даже в самой слабой степени, исключающей настоящую галлюцинацию, признает два факта. Во-первых, это огромная власть, заключающаяся в слышимом слове, которое всегда является резко и неожиданно и наделено громадной вескостью и важностью, никак не сочетающейся с простотой его формы. Во-вторых, это тесная связь чисто духовного слова с вербальной формулировкой, в которой оно принимается и которая впоследствии обретает некую сакральность. Разница между таким переживанием и более привычным для нас опытом принятия духовных истин через «озарения» Писания, скорее, не в качестве, а в степени интенсивности. Когда Св. Франциск, поглощенный созерцанием Распятия, услышал слова: «Ступай, отстрой дом Мой», мы вполне можем верить, что здесь его коснулась направляющая сила Духа, даже если форму этой коммуникации предоставили его собственные слуховые воспоминания. Но было ли это переживание более духовным, чем то, которое Франциск получил, когда хотел подтвердить призвание Бернарда ди Квинтавалле, троекратно обратившись к священной книге и найдя в ней не менее четкое повеление? Оба события являются впечатляющими примерами видимого действия Духа через каналы чувства: этот вывод подтверждается теми событиями, которые последовали за коммуникацией в обоих случаях. Они отличаются лишь тем, что в первом случае использовались сенсорные средства собственного разума субъекта, а втором это был объективно существующий внешний предмет.

Ту же градацию, безусловно, можно увидеть в явлениях, опирающихся на зрительный механизм. Мерцающее Присутствие, которое переживается так глубоко, что становится почти видимым, можно уловить и задержать в сети мысленного образа; с другой стороны, скаральное действие или предмет, передающий «инаковость», в принципе, ничем не отличается от внутреннего образа, на который направлено трансцендентное чувство созерцателя. Более того, иногда разница между воздействиями Духа и физических чувств бывает еле заметной, и мы понимаем, насколько мало она для нас важна. Так для Григория Великого или Фомы Аквинского во время произнесения мессы материальная завеса становится прозрачной, и сквозь нее или внутри нее они завороженно взирают на вечное Деяние, воспринимая его как образ, либо визуальный, либо видимый без помощи зрения.  И это двойное переживание слияния внешнего действия и внутреннего откровения, конечно же, является типичным примером того общего метода, посредством которого Дух подвигает и учит дух человека: «доведение человека до совершенства в соответствии с его собственной природой» через механизм его физических чувств.

Здесь душа дрожит на краю чего-то такого, что сама никогда не может сформулировать. Сакральные действия и фразы облекаются сверхчувственным светом, в конечном итоге, растворяясь в нем. Но именно потому, что действие и фраза сконденсировали в себе таинственную энергию Духа, душа с их помощью выходит за пределы всякой видимой формы, причем убогое качество конденсаторов не влияет на то переживание, которое через них передается. Бог-Дух, являющийся внутренним принципом внешней та      йны, действует через форму и образ, равно подчиняя Своим целям адекватное и неадекватное. Гимн, от которого морщится интеллектуал, все равно может стать средством выражения обожания, и небесную любовь можно узнать даже в самых жалких потугах на религиозной искусство. В такой момент самая плохая картина, самое неотесанное устремление как будто наполняется внутренним светом, словно наэлектризованное неизъяснимой святостью. Больной, часами взирающий на грубо сработанное распятие (и сквозь него) и тем самым все глубже проникающий в тайну любви и страдания, переживает встречу с Духом, недоступную тем, чей искушенный вкус отвергает все образы, кроме самых лучших. Все мистики-созерцатели в один голос говорят о том, что некий тайный божественный Учитель – как пишет об этом Бремон⁷, «фундаментальное и исключительное сверхъестественное переживание, из которого лучится все остальное», – Который помогает нам полнее понять, что под всем этим подразумевается, и разъясняет справедливость наблюдения Берюля: «Разве кто сочтет что-либо низким там, где все так высоко и где каждый предмет, каким бы малым он ни был, так близко касается Самого Бога?»

 Не особенно важными оказываются и происхождение, изначальный смысл или историческая ценность образа-посредника. Те псалмы, в которых душа находит отражение собственного интенсивного переживания, могли иметь совершенно иное значение – порой, скорее, варварское, чем религиозное – для тех, кто изначально ими пользовался. Смиренно пробиваясь вперед в подземные глубины, можно обнаружить духовное золото под самым непримечательным ландшафтом, и сомнительные духовные практики способствовали формированию  не одного святого. Наша разборчивая щепетильность теряет всяческое значение перед сногсшибательным величием той щедрой Жизни и Любви, Которая входит к человеку через узкие порталы его жизни, обусловленной физическими чувствами:

O Lux beatissima,

Reple cordis intima

Tuorum fidelium.

Sine tuo numine,

Nihil est in homine,

Nihil est innoxium.

О блаженный Свет небес,

Озаряй сердца Твоих

Верных почитателей!

Без согласья Твоего

Человек беспомощен,

Нет от зла защиты нам.

Кто же он такой, этот человек, чтобы его жалкие условия и формы, логические или эстетические, были в этом общении столь односторонними?

Примечания

[1] Святой Иоанн Креста, также известный как Св. Хуан де ла Крус и Св. Иоанн Крестный (исп. Juan de la Cruz; 1542 –1591) –католический святой, писатель и поэт-мистик, реформатор ордена кармелитов, учитель церкви.

2 Евр. 10:31.

3 Эдуар Ресежак (1853—1897) – французский философ.

4 Пьер де Берюль (Pierre de Bérulle; 1575–1629) – французский католический богослов, кардинал, мистик, основатель французской ветви ораторианцев.

5 Фома Кемпийский, «О подражании Христу», XLIII: 4. [349]. Перев. с лат. К.П.Победоносцева.

6 Моноидеизм – состояние длительной поруженности в одну идею, доминирование в сознании какого-либо одного представления, мысли.

7 Анри Бремон (Henri Bremond, 1865 –1933) – французский литературовед и католический философ,  один из представителей модернистской теологии.