Часть 1. Дух

I

Что такое дух?

 Все авторы, пишущие на религиозные темы, постоянно употребляют слова «дух» и «духовный» и, пожалуй, обращаются с ними куда проще и бесцеремоннее, чем со многими другие терминами, которые используются в таинственных сферах веры. Многие не решаются упомянуть имя Бога, но с легкостью принимают существование Духа. Однако на самом деле в религиозном словаре мало понятий, чью подлинную сущность и вескость было бы труднее уловить и определить. И с этой трудностью сталкиваются не только философы-пиетисты, когда рекомендуют нам «абсолютные духовные ценности», не менее эфемерные, чем витамины, но столь же необходимые для жизни. Она присутствует уже в тех новозаветных документах, на которых основано христианское богословие Духа. В них много говорится о том, что Дух делает и чего требует, но почти ничего не сказано о том, кто или что Он такое. Мы продолжаем гадать, что такое Дух, и чем пристальнее всматриваемся в этот вопрос, тем лучше осознаем, что ответить на него мы не в силах.

За словом «Дух» – которое явно является символическим и, скорее, намекает на характер реальности, чем точно ее описывает – стоит нечто такое, что мы действительно знаем, знаем «смутно, но ярко», как выражается фон Хюгель¹; что-то реальное, лежащее в самой основе человеческого мира и пронизывающее весь глубинный человеческий опыт, но всегда немного выходящее за пределы концептуальной мысли. Наше переживание этого «чего-то» может быть слабым и мимолетным, а может носить глубокий, преобразующий характер, но всегда остается переживанием живой реальности – некоей невидимой силы, находящейся вне нас и имеющей собственное бытие и значение, никоим образом не зависящее от узких человеческих представлений. В отличие от солнечного света эту реальность нельзя подвергнуть анализу.  Ее характер всегда остается несколько неясным логическому уровню нашего сознания. Как говорили викторианцы, эта реальность «лежит за пределами разума», хотя и «не противоречит разуму». Вот почему интуитивное ее познание дает куда более богатые плоды, чем интелектуальное, а наиболее полно и последовательно в нее проникают те, кто так или иначе восприемлет особую дисциплину и упражнения религиозной жизни – почему, станет понятно чуть позже. Более того, складывается впечатление, что только жизнь, испытавшая на себе медленное очистительное действие всепроникающей обильной молитвы,  способна более-менее полно развить в себе ту особую чувствительность, которая позволяет подлинно узнать Духа, даже если  понять Его не получится никогда. Все книги, которые действительно приоткрывают нам ее сущность и заставляют наши сонные души ощутить ее реальность, были написаны теми, чья жизнь была перекроена именно таким образом. Эти тихие, смиренные книги, так насыщающие душу, резко отличаются от сухой, самоуверенной и поверхностной компетентности тех, кто высказывается о «духовном опыте» извне. В этом смысле, все когда-либо написанные труды по психологии мистицизма дадут нам меньше информации, чем одна единственная встреча со святым, ведущим жизнь созерцательной молитвы.

Уже одно это помогает нам увидеть первую особенность понятий «Дух» и «духовная жизнь». За ними стоит разнообразная и конкретная реальность, подлинное существование, узнать которое по-настоящему можно лишь при непосредственном контакте, а узнать полностью – только погрузившись в него полностью; то существенное Бытие, которое мы называем вечным по контрасту с той линейной последовательностью времени, в которую погружена наша естественная жизнь. Ведь особая функция молитвы состоит именно в том, чтобы развернуть нас от временного ряда к вечному порядку, от внешнего к значимому, от постоянной смены одного другим – к обожанию и верности. Молитва распахивает дверь души перед вторжением иного порядка, который, по достижении полноты времени, преобразит само качество нашего существования. И Духом, в самом общем смысле этого слова, мы называем именно тот мир, ту жизнь, то Существо, о чьей реальности догадываемся, – а также то качество в нас самих, которое способно делать такие догадки и откликаться на них. Более того, об этой сокровенной категории, лежащей за пределами привычной для нас территории разума, ни в коем случае нельзя мыслить легковесно, туманно или холодно, видя в ней лишь материал для научных теорий. Это вовсе не некий призрачный регион или плоскость бытия, к которой неприменимы физические законы. Все религиозные свидетельства указывают на живую реальность, исполненную внушающего ужас великолепия и многообразного личного действия, от ласкового, интимного воздействия на отдельную душу до немыслимых сил и тайных движений, которые иногда угадываются за пышной процессией видимого мира.

Тем не менее, нужно признать, что слово «Дух» – даже если в нем содержится намек на незримую и беспредельную энергию; на ветер, который дышит где хочет; на дыхание и жизнь, – все равно остается слишком туманным и неопределенным. Это символ, а не описание, и ему никогда не передать живой реальности сверхчувственного опыта тем, кто этого опыта не знает. Если вспомнить корни странного ветхозаветного слова Руах и новозаветного Пневма, становится понятно, что за ними стоит наше фундаментальное, но невыразимое осознание Неземного, и символы, с помощью которых люди пытаются передать это осознание, черпают свой смысл не в сколь-нибудь реальной приближенности к духовному опыту, неизменно проскальзывающему через категориальный фильтр разума, но в своей способности подспудно пробуждать в нас латентное ощущение чего-то «иного». Они музыкальны и поэтичны по своей сути; они придают форму интуитивному познанию невидимого Чего-то, невыразимого в своей трансцендентности, но придающего смысл и значение всему видимому.

Как писал Отто, в Ветхом Завете познание Духа остается предварительным, неоформленным. В любви и страхе, которые поочередно пробуждаются в душах тех, кто лучше других чувствует Его воздействие, есть что-то от величественной простоты первобытного искусства. Его преображающий, спасительный характер, способность придать всему сверхъестественное измерение, невероятные возможности, ожидающие вторжения в человеческую жизнь пока остаются непонятыми, не говоря уже о том, что все это значит в метафизическом плане. Он познается лишь в редкие и яркие моменты пророческого осознания – в тех странных решениях и сногсшибательных интуитивных прозрениях, когда душа вдруг ощущает присутствие и непосредственное требование Бога-Духа. Но даже это зачаточное восприятие живой и действующей Реальности уже превращает человеческий разум в таинственную территорию, полностью превосходя человеческую природу, но оставаясь с нами в самой тесной близости и являя себя через нас. Оно утверждает, что помимо нас есть мир, активная сила, сфера тайного опыта, пружина тайного действия, и – по мере того, как мы врастаем в этот мир и в это действие, – что все это является поводом для великого страдания и великой радости.

Это и многое другое вбирает в себя и предполагает странное слово «Дух», даже в самом общем своем смысле. И по мере размышления в этом общем смысле проявляется множество уровней и степеней реальности, которые нелегко увязать друг в другом в рамках наших ограниченных понятий. С одной стороны, слово это указывает на природу Абсолютного Бытия, насколько мы вообще способны представить себе Абсолютное Бытие. «Бог есть Дух». С другой стороны, у нас нет лучшего слова для той центральной сущности или качества, которое мы ощущаем в себе; для той основы всего нашего бытия, в которой и состоит наша реальность; для того качества, которое наделяет нас некоторым родством с Абсолютным Бытием и дает нам «способность к Богу». Когда этот элемент нашей многоуровневой и нестабильной природы выходит на поверхность и подчиняет себе все остальное, он может преобразить нас: «Рожденное от духа есть дух».

Итак, с какой точки зрения на него ни смотреть, с объективной или с субъективной, словом «Дух» мы обозначаем некую категорию, которая по самой своей сути является религиозной. За ним стоит все, что мы знаем или подозреваем о сверхчувственном, выходящем за пределы временного ряда; и широкое поле опыта и верований, лежащее между двумя крайними точками, божественным и человеческим,  является предметом не только богословия, но и всякой личной веры. Чем мы взрослее и чем понятнее и прозрачнее становится для нас жизнь – по крайней мере, в часы сосредоточенности и покоя, – тем больше мы видим, что именно здесь заключен источник тех таинственных движений, тех скрытых течений, которые управляют человеческими судьбами. Но одного слова «Дух» для веры все равно мало, хотя философия вполне может им удовлетвориться. Ведь вера имеет дело не просто с непространственными, сверхчувственными сферами, но со Святым. Мы можем не сомневаться, что за пределами нашего чувственного опыта лежат бескрайние миры существования, и в невидимом мире есть такие категории и виды жизни, которые мы просто не способны себе представить. Но веру как таковую интересует не сама по себе сфера таинственного. Напротив, вера теряет свою сущность и расточает силы, когда сворачивает с прямого пути к Богу на эти боковые тропы. Вера имеет дело только со Святым, с отношениями между человеком – тварным, несовершенным и воплощенным духом – и совершенным, беспространственным Духом всех духов, Богом. Она подверждает Его живую святость, Его личное, индивидуальное действие, Его неодолимую притягательность и требовательность – и одновременно ничтожность души (по крайней мере, если та пытается тянуться вверх сама, без Его содействия) и то удовлетворение, которое она испытывает, откликаясь на Его притягательность и призыв. Поэтому любая попытка изучать «духовную жизнь» человека должна начаться отсюда, с того подвижного понятия, которым он пытается выразить то, что знает о совершенно особой природе этой жизни  и ее связи со своим источником и целью.

Примечание:

 ¹ Барон Фридрих Мария Алоиз Франц Карл фон Хюгель (Friedrich Maria Aloys Franz Karl, Baron von Hügel, 1852 –1925) – религиозный австрийский и английский деятель и писатель, католический богослов-самоучка и апологет.